Автор: Михаил Лавров

Автор: Михаил Лавров

Будущее Ирака – пожалуй, самая большая загадка арабского мира

11 декабря в Зеленой зоне Багдада отметили столетие «современного иракского государства». За точку отсчета было взято провозглашение Фейсала I королем Месопотамии. Масштабным это празднование назвать нельзя, поскольку участие в нем принимали лишь члены правительства, несколько племенных шейхов и иностранные дипломаты. Сама столица, как и весь остальной Ирак, оказались не охваченными юбилейными торжествами. Вряд ли есть необходимость пытаться оспорить или, наоборот, оправдать тезис о «столетии современного государства» в Ираке. Экскурс в историю потребует слишком много времени и места. Гораздо более актуальным представляется вопрос о будущем этой арабской страны, ныне полуразрушенной, но без которой арабский мир и Ближний Восток в целом немыслимы. Рано или поздно Ирак возродится, и очень важно понять, какое место он займет в будущей региональной архитектуре. Центром этого архитектурного ансамбля, по-видимому, выступают арабские государства Персидского залива. Именно они являются заказчиками, потребителями безопасности. Но несущими конструкциями являются три неарабских государства: Израиль, Иран, Турция. Взаимодействием между ними, скорее всего, будут определяться и содержание, направление региональных процессов, и действия внешних (глобальных) игроков. Иными словами, Россия, Америка, Европа, Китай будут действовать в зависимости от того, что происходит в этом треугольнике, а не пытаться навязать собственную динамику и логику. Что касается игроков регионального уровня, то есть страны Машрика (восточной части арабского мира) и Залива в особенности, то для них значительно сужаются возможности опоры на внешние гарантии безопасности; главным условием успешного выживания становится умение лавировать, играть на противоречиях «трех сильнейших» и/или встраиваться в их системы интересов. Собственно, примерно такую картину мы наблюдаем уже сегодня: Вашингтон постепенно отказывается от прямой вовлеченности в ближневосточные конфликты; Москва строит свою региональную стратегию с прицелом на установление оптимального баланса между Анкарой, Тегераном и Тель-Авивом; Европа все менее ловко пытается встроиться в этот треугольник; Китай делает вклады и ставки везде, оставаясь равноудаленным от всех. Однако при этом для каждого из них региональная стабильность и безопасность стран Залива является не более чем желаемым побочным продуктом, но не целью. Что же касается арабских стран Машрика, то наибольшее чутье и ловкость демонстрируют Объединенные Арабские Эмираты, которые взяли на себя инициативу по созданию «ткани конструктивного взаимодействия» между тремя ведущими региональными силами. Вполне вероятно, что подобную стратегию будут применять и некоторые другие соседи ОАЭ, в частности, Катар и Оман. Обе эти монархии имеют развитые отношения с Тегераном и Анкарой и не страдают аллергией на контакты с Тель-Авивом. На сегодняшний день можно полагать, что усилиями этой группы (прежде всего – Эмиратов) заложены основы кооперативного взаимодействия с тремя неарабскими региональными лидерами. Но для эффективности всей системы нужны еще и способы конфликтного взаимодействия. Проще говоря, арабам Залива нужно, чтобы кто-то их физически защищал от поползновений Ирана, Израиля или Турции и/или грозил этим «трем супостатам». Складывается впечатление, что разработку данного направления намеревается взять на себя Королевство Саудовской Аравии (КСА), которое дистанцировалось от эмиратской инициативы по «нормализации» с Израилем, испортило свои отношения с Турцией и находится в конфликте с Ираном. Эр-Рияд не демонстрирует желания идти в русле кооперативной стратегии Абу Даби (хотя бы потому, что это не соответствовало бы статусу регионального лидера, которому не к лицу быть ведомым) и, судя по всему, предпочитает занимать позицию силы, пытаясь сформировать систему военной безопасности для Залива. Первая и главная проблема здесь – смещение фокуса стратегии США с Ближнего Востока. Америка теряет интерес к региону и, соответственно, снимает с себя ответственность за него. Для КСА это выразилось в решении администрации Дж.Байдена существенно урезать гарантии безопасности королевству. Полноценной альтернативы им нет, хотя на место американцев явно претендует Британия (Глобальная Британия). Однако, когда и как именно это может произойти, пока неясно. Как не ясны и истинные стратегические намерения Лондона, его виды на будущее Ближнего Востока. Так что в настоящий момент (который неизвестно как долго продлится) арабам нужно вплотную заняться созданием собственной части системы региональной стабильности, опираясь на свои силы. А они, честно говоря, невелики. В активе, строго говоря, – один Египет с его армией и стомиллионным населением. И он уже включен в военно-политический союз, организованный Саудовской Аравией в момент резкого ухудшения отношений с Катаром. Собственно, союз этот может быть использован и против Ирана, и против Турции – конечно, не впрямую, то есть не в случае вооруженного конфликта, но – для того, чтобы Эр-Рияд мог показать египетскую силу за своей спиной. Но у Египта есть несколько недостатков. Во-первых, он находится далековато от главных фронтов потенциальных конфликтов, которые лежат в Леванте – между Средиземноморьем и Месопотамией. Именно там, на границах Сирии, Иордании, Ирака, Саудовской Аравии, где соприкасаются «зоны безопасности» Турции, Израиля и Ирана, наиболее остро ощущается вакуум силы арабов. Во-вторых, Каир слишком занят делами на своих границах (в Эфиопии и Ливии), чтобы иметь возможность прийти на помощь братьям – саудовцам или эмиратцам. В-третьих, он связан договором с Израилем и очень сильно зависит от него. Вряд ли будет большой ошибкой предположить, что Тель-Авив имеет право вето на любые военные действия Каира за пределами египетской территории, особенно если речь идет о Леванте. Все это означает, что потенциал Египта – необходимое, но отнюдь не достаточное условие самостоятельности арабского мира в сфере обеспечения региональной безопасности. Теоретически, в более или менее отдаленной перспективе дополнить его сможет Сирия. Она традиционно являлась мощным силовым фактором на Ближнем Востоке. И сегодня можно видеть, что Дамаск уже не рассматривается арабами как прокаженный, аутсайдер или слабый игрок. Напротив, за налаживание сотрудничества с ним идет чуть ли не соревнование. В принципе, капиталы нефтяных монархий Залива могут восстановить сирийский потенциал (по крайней мере, военный) в считанные годы. И уже в обозримом будущем эта страна могла бы стать сильной защитницей интересов арабов. Но и у нее есть недостатки. Во-первых, слишком много всяких «если»: если не произойдет переворота, который спровоцирует новый виток гражданской войны, если Башар Асад не начнет выдвигать неприемлемые условия, если Россия сможет сохранить баланс интересов Дамаска, Анкары и Тегерана, если американцы или кто-то еще не спровоцирует курдов… Во-вторых, подобно тому, как Каир связан с Израилем, Дамаск связан с Ираном. И с Россией. То есть, обе арабские республики – сирийская и египетская – не готовы проводить вполне арабскую политику. В-третьих, у Сирии немало нерешенных пограничных и территориальных проблем: с Израилем (Голанские высоты), с Турцией, а также в Восточном Средиземноморье, где морские границы не определены и где бурно развивается нефте- и газоразведка и добыча. В этих условиях вряд ли Дамаск будет готов считать потребности своих арабских братьев большим приоритетом, нежели отстаивание своих территориальных интересов. Хотя, с другой стороны, здесь может появиться простор для торга: в обмен на массированную политико-дипломатическую и финансовую поддержку в спорах, например, за средиземноморский шельф, Дамаск мог бы рассмотреть возможности вхождения в союз с государствами Залива. Не исключено, что с прицелом, в том числе и на такую перспективу Эмираты начали свои маневры. Но даже если это и так, то все равно, роль Сирии в формировании системы региональной безопасности может быть только второстепенной, производной: у нее нет выхода к Заливу, а именно там сейчас находится нерв арабской безопасности. Поэтому единственной силой, которая может дать арабам необходимую уверенность в себе, – это Ирак. Он граничит и с Турцией, и с Ираном, выходит к водам Персидского залива, подпирает Сирию в ее противостоянии Израилю, не соприкасаясь с ним непосредственно. Иракская армия – серьезный фактор и при хорошем финансировании и снабжении вполне может сдержать и турок, и иранцев. В то же время она является замечательным балансиром для Сирии (на случай, если Дамаск слишком многое о себе возомнит). Вкупе же с Египтом Ирак способен обеспечить прикрытие стран Залива почти на всех направлениях. Конечно, в настоящее время Ирак находится не в лучшей форме. Экономика в глубоком кризисе, система управления разъедена коррупцией, политика испытывает сильнейшее влияние со стороны Ирана, курдский фактор и сопутствующая ему угроза турецкой агрессии не добавляют стабильности… Однако многое меняется. И первое, на что стоит обратить внимание, это прошедшая в Багдаде в августе текущего года международная конференция по региональной безопасности и сотрудничеству. Важно, что именно иракская столица стала местом обсуждения региональных перспектив. Это стало демонстрацией того факта, что Ирак возвращает себе роль признанного регионального игрока, которому, в частности, удалось усадить за один стол глав МИД КСА и Ирана. Еще одни показатель изменений – результат недавних парламентских выборов, где проиранские силы потерпели ощутимое поражение. Это позволяет говорить о том, что национальные, арабские интересы начинают превалировать над религиозными мотивами (шииты/сунниты). И этот тренд, вне всякого сомнения, будет поддерживаться и поощряться со стороны богатых соседей Ирака в Заливе. Нечто подобное происходит и в Иракском Курдистане: курды, по-видимому, поняли, что выход из состава Ирака не принесет им ничего кроме войны с турками, и пошли на компромисс с Багдадом. Тем самым была снята острота угрозы вторжения со стороны Турции. Что касается экономики, то тут важно, что Ирак (в отличие, например, от Египта) обладает огромными запасами нефти и в состоянии самостоятельно решать свои проблемы. Конечно, без братской помощи со стороны Залива не обойтись, и вложить в Ирак придется немало, но все вложения окупятся. Остается проблема коррупции и эффективности госуправления. Это – действительно принципиальная проблема, но для столетнего «современного иракского государства» она традиционна. И всегда решалась путем военных переворотов: более эффективное армейское управление регулярно приходило на смену гражданским коррупционерам. В Ираке, как и во многих других арабских странах, армия зачастую была гораздо более организованной, сплоченной и менее коррумпированной силой, нежели государство. И неудивительно, что время от времени генералы, взбешенные неспособностью чиновников сделать хоть что-то, свергали их и брали власть в свои руки. Почему бы не предположить, что иракские генералы, стоящие во главе одной из самых современных, хорошо вооруженных и обученных армий в регионе, не решат, что зажравшихся и насквозь прогнивших болтунов-политиканов нужно смести и навести, наконец, порядок в такой потенциально богатой стране? Благо, опыт есть – как отечественный, так и, скажем, недавний египетский: пришел же генерал Ас-Сиси к власти в Каире, причем при поддержке КСА и ОАЭ… Думается, что вероятность такого развития событий возросла после прошедшего недавно «форума демократий», организованного администрацией Байдена. Дело в том, что Ирак оказался единственной арабской страной, получившей приглашение на это мероприятие. Таким образом, иракская демократия получила высочайшее признание. Теперь она стоит того, чтобы ее защищать, и ради этого можно пойти на многое… Особенно перед лицом такого коварного «врага демократии», как Иран. Так что вариант военного переворота во имя спасения демократии в Ираке от происков Тегерана нельзя считать невероятным. А среди главных сторонников и бенефициаров такого развития событий, скорее всего, окажутся Эр-Рияд, Абу Даби и Лондон. Однако, в каком направлении будет развиваться ситуация в дальнейшем, зависит от множества факторов, корни которых лежат в истории. Смогут ли саудовцы и эмиратцы «приручить» Багдад, обеспечить его полную лояльность им? Это большой вопрос. С одной стороны, сильный Ирак – залог арабской безопасности в Заливе. Но с другой – он потенциальный соперник Эр-Рияда и Абу Даби, которого вряд ли получится сдержать. Прекрасно понимая свою стратегическую ценность и незаменимость, будучи финансово самостоятельным (благодаря нефти), неся ответственность за сдерживание неарабских ближневосточных лидеров, – согласится ли Багдад на ограниченную роль «телохранителя» при нефтяных шейхах? Это и есть его загадка…

Западная Сахара: схватка за лидерство в Магрибе

В последние месяцы наблюдается существенное обострение отношений между Марокко и Алжиром. Границы закрыты, дипломатические связи свернуты (хотя консульства продолжают работать), стороны обмениваются взаимными обвинениями и угрозами, дело дошло до человеческих жертв: в начале ноября в приграничном пункте были убиты трое алжирцев, сожжены три грузовика… Соперничество двух арабских стран, лежащих на Севере Африки, длится практически весь период после обретения ими независимости, т.е. с 60-х годов прошлого века. Причин немало: и борьба за региональное лидерство, и колониальное наследие в виде недемаркированных и неделемитированных границ, и иные споры, уходящие в глубину времен… Однако настоящим «яблоком раздора» была и остается Западная Сахара – огромный кусок пустыни, обрывающийся в Атлантику. Марокко, ссылаясь на исторические хроники, считает эти пески неотъемлемой частью королевства. Алжир же поддерживает местный Фронт освобождения – ПОЛИСАРИО, – который в 1976 году провозгласил создание независимой Сахарской Арабской Демократической Республики (САДР). Этот шаг положил начало войне, длившейся до 1991 года и закончившейся перемирием с условием проведения референдума по вопросу о независимости Западной Сахары. С тех пор многое изменилось, кроме намерения Рабата присоединить эту территорию и решимости Алжира не допустить этого. В чем ценность Западной Сахары? Во-первых, в недрах, которые, как предполагается, весьма богаты углеводородами и другим минеральным сырьем. Во-вторых, в протяженном побережье, вдоль которого расположен один из самых богатых рыбой районов Атлантики. Плюс шельф, также, по оценкам, содержащий нефтегазовые месторождения. Кроме того, присоединение Западной Сахары к Марокко увеличивает территорию королевства почти вдвое. Что касается Алжира, то его манит возможность получить гарантированный выход к Атлантике. И представляется, что, с точки зрения геополитики, именно этот фактор является наиболее существенным для понимания характера проблемы. Дело в том, что прямой доступ к Атлантическому океану может сделать Алжир региональной сверхдержавой, открыв ему великолепные стратегические направления для проецирования своего энергетического, промышленного, транзитного и военного потенциала и дав все основания претендовать на лидерство и в Большом Магрибе, и в Западной Африке. Справедливости ради заметим, что способности Алжира «переварить» Западную Сахару (даже если она завтра получит независимость и станет, как надеются алжирцы, его вассалом) и превратить блестящие мечты в реальность вызывают сильные сомнения: до сих пор страна оказывалась не в состоянии справиться с собственными крайне острыми внутренними проблемами и вряд ли будет готова тратить ресурсы для освоения новых горизонтов. Тем не менее местные элиты (прежде всего военные) вполне могут видеть в борьбе за Западную Сахару тот «национальный проект», который позволит им преодолеть перманентные внутриалжирские конфликты и мобилизовать все силы государства и общества во имя достижения великой цели. То есть, в каком-то смысле, здесь важен сам процесс, а не его результат. Само собой разумеется, что великодержавные планы восточного соседа никак не устраивают Марокко: оно не желает терять столь богатое наследство предков, а главное – оказаться прижатым к океану и очутиться в зависимости от братьев-алжирцев. Ведь никто не даст гарантии, что эти самые братья, полностью окружив королевство на континенте, не решат в один прекрасный день превратить его в какую-нибудь «народно-демократическую республику»… Таким образом, можно обрисовать контуры алжиро-марокканского конфликта вокруг Западной Сахары не просто как борьбу за территорию, но как экзистенциальную проблему: утратив контроль над нею, Марокко оказывается перед лицом угрозы собственного уничтожения (по крайней мере, в качестве монархии); Алжир же, отказавшись от претензий на сюзеренитет над независимой САДР, оказывается в замкнутом пространстве, давление внутри которого постоянно нарастает и грозит мощным социальным взрывом. Делает ли это войну между этими государствами неизбежной? По-видимому, да. В той или иной форме вооруженный конфликт между Марокко и Алжиром представляется почти неизбежным. Однако возможность прямого и тем более фронтального столкновения невысока. Причина – протяженность границ, которая превышает полторы тысячи километров. Война на таком фронте немыслима. (Кажется, последний опыт столкновения таких масштабов наблюдался во время десятилетней ирано-иракской войны. Вряд ли в Алжире или Рабате найдутся горячие головы, готовые повторить этот опыт). Поэтому наиболее вероятным можно считать сценарий, в соответствии с которым столкновения будут локализованы на части западносахарской территории, причем алжирская армия масштабного и непосредственного участия в них принимать не станет, ограничившись поставками вооружений, разведданных, инструкторов и «добровольцев». Собственно, примерно такой и была война 1975-91 годов. И тут встает важный вопрос: а смогут ли стороны удержать конфликт в этих рамках? Ведь все последние годы они активно наращивали свою военную мощь, готовясь к некой «решающей» схватке. Уровень их военных потенциалов исключает уверенную и быструю победу одной из сторон. Но согласиться на войну, результатом которой снова станет взаимное истощение без конкретного результата, им будет крайне сложно. А значит, будет столь же сложно отказаться от соблазна эскалации и развязывания «тотальной», а не локальной войны. Но как раз этого обе стороны не желают. Круг замкнулся: война, вроде, неизбежна, но из-за угрозы неконтролируемого разрастания она нежелательна. Выходов из этой ситуации видится три: либо одна из сторон ждет момента, когда другая окажется настолько ослаблена, что будет не в состоянии воевать, и идет путем односторонних действий; либо каждая из сторон начинает мобилизацию внешних союзников с тем, чтобы добиться решения проблемы в свою пользу без необходимости вести тотальную войну (одновременно пытаясь ослабить соперника путем разного рода подрывных действий); либо, наконец, внешние игроки приходят к некоему консенсусу, который затем предъявляется соперникам в качестве новой основы для их взаимоотношений. Первый вариант был не без успеха разыгран марокканцами в предыдущий период, когда Алжир был существенно ослаблен из-за кризиса власти. Режим ныне покойного президента Абдельазиза Бутефлики, выстоявший под ударами «арабской весны», оказался не в силах справиться с ее последствиями, ростом недовольства, экономическими и социальными проблемами. Политическая и военная элита долгое время не могла консолидироваться. Проще говоря, алжирцам было не до Западной Сахары. Этим воспользовался Рабат, который объявил о создании двух новых провинций на юге королевства и развернул кампанию за признание фактической аннексии Западной Сахары. И к 2021 году свои консульства на новых марокканских территориях открыли более 20 стран. Абсолютное большинство из них – африканские государства, поддержка которых, конечно, была ценна, однако она не позволяла вывести процесс за достаточно узкие рамки африканского «междусобойчика». Настоящий прорыв случился в октябре 2020 года, когда свое консульство на новых марокканских территориях открыли ОАЭ – первым из арабских государств. За ними последовали Иордания и Бахрейн. А в декабре того же года тогдашний президент США Д. Трамп подписал декларацию о признании суверенитета Марокко над Западной Сахарой. Казалось бы, дело в шляпе. Получив признание своих прав со стороны Вашингтона, Рабат выиграл. Но не все так просто. Дело в том, что Трамп поставил марокканцам условие: нормализовать отношения с Израилем. В этом, на первый взгляд, ничего особенного не было, ибо Рабат всегда поддерживал весьма тесные связи с Тель-Авивом, в том числе и официальные. Ведь в еврейском государстве проживают порядка полумиллиона выходцев из королевства, многие из которых занимают весьма важные посты в правительстве. Поэтому нынешняя «нормализация» выглядела как формальность. Однако для Алжира сделка между Марокко, США и Израилем стала сигналом для мобилизации на борьбу с врагами «великого дела арабов» – независимости всех арабских народов, будь то западносахарский или палестинский. И мароккано-израильская «нормализация» как бы вскрыла антиарабскую сущность режима в Рабате, с которым теперь не может быть никаких компромиссов. В этом контексте смириться с марокканской аннексией Западной Сахары для Алжира стало невозможным. С другой стороны, немаловажно, что в сегодняшних реалиях голос США далеко не всегда является решающим. За Америкой Трампа не последовал Запад. Европейский Союз, как и многие азиатские союзники США, не изменил своей позиции о непризнании прав Марокко на Западную Сахару. А это означало, что игра далеко не закончена. И стороны перешли ко второму сценарию – мобилизации внешних союзников. Рабат сделал ставку на Израиль. Летом текущего года здесь побывал глава МИД, а в ноябре – министр обороны Израиля. Само собой разумеется, Тель-Авив признал права Марокко на Западную Сахару, а затем – заключил секретные договоренности о поставках современного оружия, разведданных, инструкторов и т.п. США также продолжили свою традиционную поддержку Рабата. Что касается Алжира, то он издавна ориентирован на закупку вооружений в России. Так, он уже приобрел комплексы «Искандер», ЗРК С-400, самолеты Су-34 и, возможно, Су-57. По оценкам российских СМИ, благодаря этим многолетним поставкам, Алжир располагает самой современной и мощной армией в регионе. Однако есть основания сомневаться в том, что он имеет разрешение Москвы использовать это оружие в ходе операций, тем более наступательных, в Западной Сахаре. Поэтому, чтобы иметь руки развязанными, Алжир обратился и к Турции – наследнице Оттоманской империи, в состав которой он некогда входил. И, судя по данным прессы, Анкара не отказала: турки вообще демонстрируют настойчивость в деле возвращения в свои давние зоны влияния. Дружба с Алжиром тем более естественна для них, если учесть совместную заинтересованность в делах соседней Ливии, а также алжирский нефтегазовый потенциал. Но и этого мало: в последнее время появилась информация о том, что дружественный Алжиру западносахарский фронт ПОЛИСАРИО наладил тесные связи с ливанской Хизбаллой, а через нее – с Ираном. Таким образом, на западе арабского мира, в Магрибе, складывается картина, во многом повторяющая ситуацию, сложившуюся на востоке, в Машрике: к решению арабских проблем получили доступ не только глобальные игроки (США и РФ), но и неарабские участники ближневосточного концерта – Турция, Иран, Израиль. И их роль постепенно возрастает, ибо арабы самостоятельно не в состоянии найти выходы из лабиринтов своей истории и географии. И главным вопросом на сегодня видится: состоится ли переход от второго из рассматриваемых нами сценариев к войне или к консенсусу внешних игроков (третий сценарий). Проблема в том, что внешний консенсус, как правило, недостижим без войны, ибо (как учит классическая геополитика à la Киссинджер) война – это универсальное средство для установления баланса сил. С другой стороны, опыт Сирии, Йемена, Ливии показывает: ограниченной войны тут ожидать не приходится. Но ведь тотальной войны ни Марокко, ни Алжир не сдюжат. Будь они один на один – угроза такого столкновения была бы минимальной. Но участие «помощников» в лице Анкары, Тель-Авива и Тегерана выглядит очень и очень угрожающе. Поскольку речь идет о балансе сил между ними, а не между Марокко и Алжиром. Увы, в наше безумное время нельзя быть уверенным ни в чем. Никакие, даже самые, казалось бы, невероятные сценарии, не исключены. Так, если грянет тотальная мароккано-алжирская война, один из ее фронтов окажется на севере, в горах алжирской Кабилии: официальные лица в Рабате уже заявили о готовности поддержать стремление берберского населения этой области к независимости. А война в Кабилии может затронуть Средиземное море, а в пределе – поставить под угрозу безопасность судоходства через Гибралтарский пролив… Чтобы избежать призрака катастрофы такого масштаба, требуется работа на двух важнейших направлениях: во-первых, нужно отрезвляющее вмешательство глобальных держав, во-вторых, необходимы усилия ответственных посредников. Учитывая опыт, наработанный в Машрике (в частности, в Сирии и вокруг нее), большую роль могут сыграть Россия и ОАЭ: именно они имеют рычаги влияния на всех трех неарабских ближневосточных игроков и могли бы конструктивно содействовать поискам компромиссов между Рабатом (ОАЭ) и Алжиром (Россия). Фото: twimg.com

Израиль интегрируется в экономику Ближнего Востока

22 ноября в Дубае Израиль, Иордания и ОАЭ подписали декларацию о намерениях, согласно которой иорданская сторона может получить дополнительные объемы пресной воды в обмен на поставки в еврейское государство электроэнергии. Эмираты готовы взять на себя финансирование проекта, который является логическим продолжением израильско-эмиратского «соглашения Авраама» о нормализации отношений. При этом он, пожалуй, первый в своем роде, поскольку предполагает установление многостороннего арабо-израильского экономического сотрудничества в поистине стратегической для всего региона области: водно-энергетической. Нелишне также отметить и тот факт, что подписание декларации состоялось в присутствии представителя США (бывшего госсекретаря Дж. Керри). А значит, данный проект полностью соответствует американскому видению развития региона, сформулированному прошлым президентом Д. Трампом в его концепции «сделки века» для Ближнего Востока. В принципе, израильско-иорданское сотрудничество в формате «вода в обмен на электричество» не может вызывать никаких вопросов, кроме чисто технических. Действительно, Иордания испытывает острейший дефицит воды. Пограничная с Израилем река Иордан – чуть ли не единственный ее источник. Проблема резко обострилась из-за наплыва огромного числа беженцев из Сирии. Согласно опубликованным в прессе данным, в рамках проекта планируется, что Иордания будет поставлять в Израиль 600 МВт энергии ежегодно с солнечной электростанции, которая должна быть построена на юге Хашимитского королевства; Израиль же направит в Иорданию 200 млн куб. м. воды со своих опреснительных заводов на Средиземном море. Никаких иных деталей (ни стоимости, ни сроков, ни других условий) не сообщается. Вообще вся сделка готовилась в обстановке строгой секретности: по свидетельствам журналистов, даже министры иорданского правительства (кроме главы профильного ведомства – Министерства водных ресурсов и орошения) не были в курсе дела. И это обстоятельство заслуживает особого внимания. Дело в том, что для Иордании отношения с западным соседом – вопрос невероятно щепетильный. Конечно, между ними еще с 1994 года существует мирный договор, то есть Амман нормализовал свои отношения с Тель-Авивом куда раньше Эмиратов. Но нельзя забывать, что население Иордании в весьма значительной степени состоит из палестинцев, изгнанных со своих земель Израилем. И жители королевства о еврейском государстве говорят не иначе, как об «оккупанте». Любые движения властей в сторону какого-либо сотрудничества с ним встречают открытый протест. Так было, например, с соглашением 2016 года, по которому Израиль начал поставки природного газа в Иорданию. Люди недоумевали: почему их страна закупает газ у «оккупанта», когда есть возможности получать более дешевый СПГ или решить энергетическую проблему за счет строительства сети солнечных электростанций (уж в чем-чем, а в солнечном свете королевство не нуждается). Примерно о том же в полный голос заговорили и сейчас: в чем смысл импорта опресненной средиземноморской воды, если можно построить собственный опреснительный завод в Акабском заливе? А энергию будущей солнечной станции использовать на собственные нужды… Однако вопрос упирается в финансирование. Конечно, иорданцы могли бы сыграть в ту же игру, что и египетские власти, объявившие «народный заем» на строительство второго русла Суэцкого канала. Такие предложения были: призвать население «скинуться» и наладить опреснение в Акабе, проложив от нее водовод к столице и северным пустынным провинциям. Но это – не финансовый, а пиар ход: вряд ли кто-нибудь всерьез полагает, что траты на «второй канал» в Египте были покрыты за счет добровольных взносов ста миллионов египтян. И точно так же «иорданская рукотворная река» не может быть построена на деньги всего лишь десяти миллионов подданных короля Абдаллы II. Иордания бедна не только водой, но и финансовыми ресурсами; крупные инфраструктурные проекты Амман не в состоянии реализовать без решающего денежного вклада со стороны арабских соседей. До недавнего времени можно было рассчитывать на помощь Саудовской Аравии, но сейчас Эр-Рияд больше занят собственными проблемами и значительно сократил масштабы своего спонсорства. Ему на смену пришли Эмираты. У них есть не только деньги, но и серьезный, глубоко проработанный и согласованный в Вашингтоне и Лондоне (а возможно, и в Пекине) проект переустройства Ближнего Востока, создания в регионе единой экономической системы, в которую должны быть интегрированы как арабские страны, так и Израиль (а также Турция и Иран). Этот проект предполагает создание трансграничных связей, трансграничной инфраструктуры, которая обеспечила бы долговечность и устойчивость всей конструкции. Поэтому ОАЭ готовы финансировать и израильско-иорданскую сделку, и, например, проект торгового коридора из Персидского залива через Иран в Турцию. Вполне вероятно, что мы увидим и другие инициативы в том же духе. Они могут быть небезупречными с точки зрения рентабельности и чисто экономической целесообразности. Но они должны связывать или, если угодно, опутывать страны региона, лишая их возможности и воли вести войны друг с другом. Думается, примерно такая же логика лежит в основе иордано-израильского проекта «вода в обмен на энергию». Она же была положена в основание трамповской «сделки века». И Эмираты – не первый, кто начал применять этот прием. Пионером был Израиль, который сумел использовать свой недавно возникший газовый потенциал с тем, чтобы привязать к себе Иорданию (в 2016 г.) и Египет (в 2019 г). Ирония ситуации заключается в том, что израильский газ идет по так называемому Арабскому трубопроводу, построенному в первом десятилетии текущего века для поставок египетского газа в Иорданию, Сирию и Ливан. Но экспортные возможности Страны пирамид оказались переоценены, и теперь Каир закупает израильский газ. Правда, особой нужды он в нем не испытывает, поскольку египтяне смогли наладить работу своей газовой промышленности. Настолько, что даже создали мощности по производству СПГ в Порт-Саиде. Но как-то так получилось, что эксплуатировать эти мощности без дополнительных поставок израильского газа не слишком выгодно. И сегодня Каир и Тель-Авив ведут переговоры об увеличении поставок с целью реэкспорта СПГ на внешние рынки. Идея отличная: Египет еще более прочно привязывается к израильским поставкам, возникает совместная заинтересованность в экспорте, а потенциально угрожаемые объекты – СПГ комплекс – вынесены на территорию АРЕ. При этом израильтяне демонстрируют готовность и способность заботиться не только о своих интересах, но и о нуждах партнера. Так, местные экологи встали стеной против строительства нефтепровода на юге государства, по которому Эмираты намеревались поставлять нефть в Средиземное море в обход Суэцкого канала. Это экономило бы время и деньги, но грозило Египту серьезными убытками. И вот израильская общественность, болея за чистоту природы, уберегла Каир от них. Пока… Однако, сколь бы ни были мы скептичны в отношении перспектив действительной нормализации арабо-израильских отношений и формирования солидной экономической базы мира и многостороннего сотрудничества в регионе, тем не менее необходимо признать, что на данном этапе общий тренд движения направлен именно в эту сторону. Возникшая год назад ось Тель-Авив – Абу Даби работает. Эмираты, судя по всему, полны решимости использовать весь свой финансовый и политический вес для того, чтобы выполнить стоящую – поставленную – перед ними задачу: в максимальной степени содействовать интеграции Израиля в ближневосточную экономическую систему. Это обстоятельство необходимо в полной мере учитывать в российской внешней политике, во внешнеэкономической стратегии. Едва ли приходится сомневаться в том, что цели и действия ОАЭ являются не просто плодом гениальной эмиратской мысли, но – итогом совместного творчества глобальных центров выработки и принятия решений. С одной стороны, речь идет о концепции «сделки века» à la Trump; с другой – просматривается логика, родственная китайскому «поясу и пути». Наконец, нельзя ни на минуту забывать, что Объединенные Арабские Эмираты – это Договорный Оман в составе Британской Империи, которая «ушла (50 лет назад), чтобы остаться». Фото: bfmtv.com

Эмираты начали стратегическое наступление на Ближнем Востоке

Чуть более года назад Объединенные Арабские Эмираты и Израиль под патронажем США заключили т.н. «договор Авраама» о «нормализации» отношений между арабской монархией и еврейским государством. Этот шаг открыл принципиально новую эпоху в истории ближневосточного региона. И дело не только в том, что было положено начало второй волне признания Израиля со стороны его арабских соседей (первыми из арабов признали Израиль Египет в 1978 году и Иордания – в 1994 году; в 2020 году за Эмиратами последовали Бахрейн и Марокко, а также Судан). Не менее важен тот факт, что «договор Авраама» превратил ОАЭ в новый политический центр огромного региона. Абу Даби времени зря не терял: всего за год была создана прочная основа эмиратско-израильского сотрудничества в инвестиционной, торговой, технологической сферах. В действительности ОАЭ стали ключевым партнером Израиля в арабском мире, предоставив ему прямой доступ к своим капиталам и рынкам, транспортной и логистической инфраструктуре. Тем самым они практически полностью обезопасили себя от возможных угроз со стороны США. Примечательно, что скандал, недавно разразившийся в Штатах вокруг информации о лоббистской деятельности ОАЭ в администрации президента Трампа, очень быстро сошел на нет. Во всяком случае его последствия несравнимы с тем ударом, который был нанесен Саудовской Аравии в связи с обвинениями в соучастии в подготовке к терактам 11 сентября 2001 года или в организации убийства журналиста Хашогги. Этот «иммунитет» против американских санкций, который, вне всякого сомнения, во многом обеспечивается израильским лобби в Вашингтоне, позволил Эмиратам начать активную игру на полях, недоступных иным региональным акторам. Речь идет, в частности, о налаживании отношений с Сирией, вернее, с «режимом президента Асада», как официальные власти в Дамаске называются в большинстве арабских и западных изданий. На прошлой неделе министр иностранных дел ОАЭ Абдулла бен Заид Аль Нахайян посетил Дамаск и провел четырехчасовые переговоры с президентом Башаром Асадом. Этому предшествовал телефонный разговор сирийского лидера и фактического правителя Эмиратов наследного принца Мухаммеда бен Заида. Итогом переговоров стало решение о налаживании экономического и инвестиционного сотрудничества между двумя странами. В условиях действия американского «закона Цезаря», строго запрещающего любое сотрудничество с Асадом, подобное казалось немыслимым. Однако для ОАЭ, нормализовавших отношения с Израилем, запретов нет. (Справедливости ради отметим: Вашингтон выразил неудовольствие визитом шейха Абдуллы. Но – не более того.) Этот визит стал региональной сенсацией, хотя и ожидавшейся: дело в том, что мосты с Дамаском были наведены двумя годами ранее, когда ОАЭ вновь открыли свое посольство в сирийской столице. С этого момента Абу Даби постепенно укреплял связи с режимом Асада, что дало многим наблюдателям, в частности, в России повод говорить о том, что Эмираты стремятся вытеснить из Сирии Турцию, при этом заняв лидирующие позиции в будущем процессе послевоенного восстановления САР. Эта гипотеза, на первый взгляд логичная, на деле не выдерживает критики: никакие выгоды от подрядов на строительство новой Сирии не перекроют гигантской политической ответственности за нее. Эмиратские шейхи не столь глупы, чтобы взваливать ее на свои плечи. Думается, истинные их цели лежат в иной плоскости. Ни в коем случае не отказываясь от возможностей выгодно вложить свои капиталы и заполучить в управление те или иные секторы сирийской экономики, стремятся они все-таки к другому. А именно – к созданию и отработке на сирийском полигоне новой формулы регионального баланса сил. Эта модель призвана увязать четыре основных региональных элемента: арабов, Израиль, Турцию, Иран. Каждый из этих элементов должен получить свое место, свою роль и свой голос. До сих пор принципиальным препятствием была раздробленность арабов, а также их принципиальное непризнание Израиля. После десятилетия потрясений, вызванных «арабской весной», арабский мир изменился: он не стал более единым, но в нем исчезли центры силы, ранее раскалывавшие его. Остались лишь нефтяные монархии Залива – на фоне руин Ирака, Ливии, Сирии. И именно они – с Эмиратами во главе – открыли путь к «нормализации» отношений арабов с Израилем. И на данном этапе вполне допустимо говорить о том, что позиция ОАЭ – это (по умолчанию) позиция всего арабского мира или, по крайней мере, той его части, которую имеет смысл принимать во внимание. Это – крайне важный момент. Ибо действия ОАЭ в Сирии, скорее всего, согласованы с израильской стороной; Абу Даби выступает здесь (впервые) в качестве лица, имеющего доверенность не только от арабского мира, но и от Израиля. И это объяснимо: Тель-Авиву как-то не с руки вступать в прямой диалог с Дамаском. Пока, во всяком случае… Однако в этом контексте может показаться весьма проблематичной возможность учета в новой региональной формуле интересов Ирана: казалось бы, если ОАЭ и Израиль выступают вместе, то ИРИ автоматически становится их противником. Но! Тегеран устами главы МИД Хоссейна Абдоллахьяна приветствовал визит своего эмиратского коллеги в Дамаск, назвав его «положительным шагом». При этом он охарактеризовал ирано-эмиратские отношения как «традиционные и положительные». И это – со страной, которая всего год назад заключила «соглашение Авраама» с «сионистским врагом» и по благословению «большого Сатаны» – США! Это можно понять как сигнал: Тегеран не прочь от диалога с Тель-Авивом через Абу Даби, в частности, на сирийском треке. Остается Турция. Отношения между Абу Даби и Анкарой, по-видимому, сильно испортились за последние несколько лет. Причин тому может быть множество, но реальных оснований на деле не было и нет. Не считать же таковыми разногласия по поводу «Братьев Мусульман» (организация запрещена в России) или по вопросу отношений с Катаром… Это – не глубинные противоречия, которые разводят государства по разные стороны баррикад, а просто временные расхождения во мнениях. Видимо, время для таких расхождений прошло: на днях было объявлено, что наследный принц Абу Даби и фактический правитель ОАЭ Мухаммед бен Заид Аль Нахайян до конца ноября впервые за десятилетие посетит Анкару. Его визит тщательно готовился: так, несколько недель назад турецкую столицу посетил советник по национальной безопасности ОАЭ шейх Тахнун бен Заид Аль Нахайян, который был принят президентом Эрдоганом. Все это свидетельствует о том, что две страны намерены, что называется, открыть «новую страницу» в своих отношениях. И вряд ли приходится сомневаться, что сирийский вопрос займет в них одно из важнейших мест, равно как и построение будущего всего региона. В связи с этим стоит обратить внимание на то, что глава МИД Турции Чавушоглу в преддверии переговоров на высшем уровне с Эмиратами посетил Тегеран. На переговорах там речь шла, в частности, об организации наземного транспортного маршрута от портов ОАЭ через территорию ИРИ и Ирака в Турцию. Это – наглядный пример (без сомнения, не единственный) того, как Эмираты помогают выстраивать новые векторы регионального сотрудничества. Едва ли будет ошибкой предположить, что и сирийская территория, так или иначе, рассматривается в качестве основы для организации транзита между Заливом и Средиземным морем. Пробные попытки уже состоялись: Иордания договорилась о поставках своей электроэнергии через Сирию в Ливан, а Иран провел конвой (или даже несколько) автоцистерн с топливом для того же Ливана. При этом любопытно, что это им было позволено сделать, хотя Иордания нарушила американский «закон Цезаря», а Иран, казалось бы, бросил вызов Израилю (мало ли что в этих цистернах?)… Таким образом, складывается в целом непротиворечивая картина: ОАЭ берут на себя инициативу по сближению и гармонизации интересов ведущих региональных игроков: арабов (в своем лице), Израиля, Ирана, Турции и Сирии. Момент для этого самый подходящий: с одной стороны, все безумно устали от десятилетней войны, зашедшей в тупик, с другой – складывается новая реальность, открывающая перспективы для создания по-настоящему региональной системы отношений, основой которой должны служить именно государства региона, а не внешние глобальные силы. Возникает впечатление, что эта возможность создать нечто «свое», собственную систему отношений, не навязанную извне, является очень привлекательной для государств региона – настолько привлекательной, что они готовы попробовать. Конечно, все слишком шатко и успех зависит от множества переменных. Одна из них – как отнесутся к этим попыткам внешние игроки, в частности, США и Россия. Вашингтон, похоже, не против, возможно, потому что сам давно уже мечтает снять с себя всю полноту ответственности за ближневосточный регион и вплотную заняться разборками с Китаем. Что касается Москвы, то думается, для нее стратегия, проводимая ОАЭ, несет определенные риски: Россия слишком много вложила в Сирию, чтобы согласиться на исключение ее интересов из региональной формулы. Казалось бы, у нее имеются хорошие отношения со всеми участниками. Башар Асад вообще обязан нам своим спасением, Иран – возможностью прочно закрепить и легализовать свое военно-политическое присутствие в Сирии. Да и Турция, если вдуматься, только благодаря России избежала опасности военного столкновения с Ираном на сирийской территории… Но, к сожалению, в политике, тем более ближневосточной, все это – не аргумент. Единственным реальным аргументом, который может всех заставить учитывать мнение и интересы России, является ее роль гаранта безопасности: все хитроумные конструкции, разрабатываемые в Абу Даби или Тель-Авиве, Анкаре или Тегеране имеют смысл только в условиях безопасности в Сирии, которую способна предоставить только Москва – при условии сотрудничества со всеми сторонами регионального «концерта». В одиночку ей будет крайне затруднительно решать послевоенные проблемы. Но и без нее ничего не получится. Так что не исключено, что в скором времени в Москве или Сочи будут принимать кого-нибудь из эмиратской семьи Аль Нахайян. Фото: ianed.ru

Египетско-израильский дуэт в Восточной Африке

Военный переворот в Судане и эскалация гражданской войны в Эфиопии заставляют вернуться к рассмотрению ситуации в регионах Африканского Рога и бассейна Нила. В опубликованном ранее материале внимание было сосредоточено на конфликте вокруг эфиопской плотины «Возрождение». Последние события дают повод расширить рамки нашего анализа. Возьмем суданский переворот 25 октября. Едва ли его руководитель Абдельфаттах Бурхан решился на него без ведома Каира. Все-таки традиционные связи между военными двух стран весьма сильны, и египтяне в любом случае не могли не быть в курсе замыслов суданских генералов. И им не составило бы труда при желании сорвать эти замыслы, заблаговременно предупредив гражданские власти в Хартуме. Но они этого не сделали. В этом контексте представляет интерес и тот факт, что Египет воздержался от осуждения переворота, даже когда его об этом попросили Америка и Британия вместе с Саудовской Аравией и ОАЭ. Эти четыре страны подписали совместное заявление с требованием восстановления гражданского переходного правительства в Судане и пригласили АРЕ присоединиться к нему. Но Каир отказал. Это позволяет полагать, что Египет счел приход к власти в Хартуме военных шагом в правильном направлении, поскольку позволит ему наладить более тесные союзнические отношения с Суданом, добившись от него полной и гарантированной солидарности, в частности, по эфиопской проблеме. В Эфиопии же в эти дни произошло событие, способное поставить под вопрос сохранение у власти режима Абия Ахмеда. Речь идет об объединении двух сильнейших этно-политических группировок, ведущих вооруженную борьбу против центрального правительства: Народного фронта освобождения Тыграя (НФОТ) и Армии освобождения Оромо (АОО). Не вдаваясь в историю нынешнего обострения внутриэфиопских конфликтов (об этом можно прочитать здесь и здесь), следует, однако, подчеркнуть, что без внешней поддержки ни Тыграй, ни Оромо были бы не в состоянии вести столь длительные и успешные боевые действия против сил федерального правительства Аддис-Абебы. Тем более, что в Тыграе против местных повстанцев действует и армия Эритреи. В качестве рабочей гипотезы допустимо предположить, что Египет, как минимум, заинтересован в ослаблении позиций Ахмеда (партия которого, кстати, получила абсолютное большинство в ходе состоявшихся летом текущего года выборов). Поэтому вряд ли придется удивляться, если когда-нибудь откроется, что Страна пирамид оказывала посильную помощь повстанцам. Но даже если так оно и было, тем не менее едва ли Каир в состоянии вести подобную деятельность в одиночку. Одно дело – иметь разветвленную агентурную сеть и быть в курсе событий, другое – осуществлять масштабные и долговременные трансграничные операции по снабжению отрядов боевиков оружием. Тут не обойтись без прикрытия – причем со стороны очень сильных компаньонов, которые должны быть заинтересованы в контроле над всем регионом и которые, по сути, осуществляют управление всеми процессами, протекающими здесь. Таким компаньоном видится Израиль, который очень давно интегрирован в сложную систему конфликтов в регионе и имеет огромный опыт поставок оружия (легальных и нелегальных) практически всем участникам всех бесчисленных войн, сотрясавших Африканский Рог в течение десятилетий. Если принять эту гипотезу, многое становится логичным. Вернемся к суданским событиям. Оказывается, что местные военные были наиболее горячими сторонниками курса на «нормализацию» с еврейским государством – в отличие от гражданской администрации. И переворот генерала Бурхана, как считают некоторые наблюдатели, может ускорить этот процесс. С точки зрения Каира, это вполне логично и оправдано: ведь Египет был первой арабской страной, заключившей мир с Израилем. И он вполне мог посодействовать тому, чтобы братский Судан оставил свои сомнения и наладил отношения с Тель-Авивом. Который, в свою очередь, способен оказать практическую помощь в решении «экзистенциальной» проблемы эфиопской плотины. Конечно, неожиданное успешное наступление, которое развернули отряды НФОТ и АОО на правительственные войска этой осенью, могли просто совпасть по времени с переворотом в соседнем Судане. Однако придется признать, что такое совпадение сулит выгоды Египту. Генерал Бурхан, нуждающийся в братской поддержке, с одной стороны, и слабеющий на глазах Нобелевский лауреат Абий Ахмед, с другой, – неплохое сочетание. И все это – без вмешательства американцев (всегда шумного и грубого – вспомнить хотя бы их эпопею в Сомали), без обращения за поддержкой к «братским арабским государствам» (всегда безрезультатным)… А больше и обращаться-то не к кому: Китай вмешиваться не станет; России, на фоне приключения в ЦАР и Мали, только Эфиопии не хватает; Европа вообще бессильна… Есть еще Турция, но она пока не нарастила потенциал, достаточный для по-настоящему сложной игры. С какой стороны ни погляди – остается один Израиль. Он ведет долгосрочную стратегическую игру по завоеванию позиций в Африке. Летом этого года с помощью Египта ему удалось получить статус наблюдателя при Африканском союзе. А ответная услуга – содействие Каиру в разрешении проблемы эфиопской плотины – сделает Тель-Авив арбитром в одном из самых сложных, конфликтных и стратегически важных районов на карте мира. Ведь простого решения в сложившейся вокруг плотины ситуации не существует. В идеале нужно добиться гарантий безопасности этого гигантского сооружения, ибо оно уже построено и его безопасность – действительно вопрос жизни для миллионов людей, живущих ниже по течению Нила. Такие гарантии никакое правительство в Аддис-Абебе дать не способно: слишком уязвимо само эфиопское государство перед лицом всевозможных «фронтов освобождения» любого из множества народов, населяющих эту бывшую империю. Поэтому вряд ли будет неожиданностью появление плана превращения ее, например, в конфедерацию и одновременного создания некоего международного консорциума по управлению «Великой плотиной возрождения Эфиопии» с непременным участием Египта, Судана и – Израиля. Увы, после многих лет экспериментов над ближневосточными государствами подобная картина не кажется бредом сумасшедшего. И Абий Ахмед имеет все основания опасаться повторения в Эфиопии сирийского и ливийского сценариев. Что касается Египта, то он, похоже, вынужден все дальше погружаться в стратегическое одиночество, попадая во все большую зависимость от своего «закадычного врага» – Израиля. Фото: newschainonline.com

Ближний Восток: помогут ли Америке проверенные рецепты Киссинджера?

Американский журнал Foreign Affairs опубликовал статью специалиста по ближневосточным делам Мартина Индика (Martin Indyk), посвященную анализу текущей ситуации на Ближнем Востоке: «Порядок прежде мира. Ближневосточная дипломатия Киссинджера и ее уроки для сегодняшнего дня» (Order Before Peace. Kissinger’s Middle East Diplomacy and Its Lessons for Today). Думается, этот материал представляет особенный интерес, поскольку написан он с позиций, заложенных патриархом американской внешней политики. Вряд ли есть необходимость подробного описания того, что представляет собой внешнеполитическая школа Киссинджера. Достаточно сказать, что она основана на принципах «реальной политики» и была в ходу в эпоху Холодной войны. В отличие от «мессианского романтизма», который определял глобальную стратегию США после распада СССР (сам Киссинджер описывал этот романтизм как «стремление к бессмертию»), «реальная политика» оперирует не «ценностями», а «интересами» и «потенциалами». Ключевым же понятием для нее является «баланс» - баланс сил (потенциалов) и баланс интересов. Поскольку сегодня можно наблюдать явный кризис «мессианского» курса внешней политики Вашингтона, поиски альтернатив ему совершенно логичны. И вполне вероятно, что на смену ему придет именно «реализм» Киссинджера – точно так же, как на смену романтическому «концу истории» пришла новая Холодная война. Не вдаваясь в подробное изложение статьи М.Индика, которая построена на множестве отсылок к событиям второй половины ХХ века на Ближнем Востоке, обратим внимание на один из ее центральных тезисов, а именно – на рассуждения Киссинджера об Иране и о том, как США следовало бы выстраивать отношения с ним. Вот полная цитата: Киссинджер «не выступает за свержение режима. Скорее, он будет стремиться убедить Иран отказаться от попыток экспорта революции и вместо этого вернуться к более государственному поведению. Вашингтону же следует стремиться к новому равновесию, в котором революционные импульсы Ирана сдерживаются и уравновешиваются альянсом суннитских государств, сотрудничающих с Израилем и Соединенными Штатами. При этом Киссинджер полагает, что, как только Иран начнет играть по правилам, Соединенным Штатам необходимо действовать в качестве балансира; США должны быть ближе к каждой из противоборствующих сторон, нежели они между собой. Преследуя свои собственные стратегические цели, - говорит Киссинджер, - Соединенные Штаты могут быть решающим фактором – возможно, важнейшим фактором – в определении того, пойдет ли Иран по пути революционного ислама или по пути великой нации, по праву занимающей важное место в Вестфальской системе государств». Что обращает на себя внимание в этом пассаже? Во-первых, отсутствие упоминания об иранской ядерной программе. Ее просто нет! Вместо нее – «попытки экспорта революции». Во-вторых, наличие «союза суннитских государств», которые должны сотрудничать с Израилем (и США). В-третьих, выстраиваемая последовательность: союз суннитов с Израилем, что обеспечивает сдерживание «революционных импульсов» Ирана, который, в свою очередь, возвращается к «более государственному поведению» и «по праву занимает важное место в системе». Давайте разбираться. Почему тут нет иранской ядерной программы? Ведь борьба с нею была в центре всей американской ближневосточной политики на протяжении чуть ли не тридцати последних лет, начиная с администрации Билла Клинтона. И вдруг сейчас Киссинджер не говорит о ней ни слова. А, казалось бы, должен был, хотя бы потому, что наличие атомного оружия – это важнейший, если не определяющий элемент ключевого понятия его теории – баланса сил. Так в чем же дело? Возьмем на себя смелость утверждать: дело в том, что наличие у Ирана ракетно-ядерного оружия входит в расчеты Киссинджера, как это было еще в начале 70-х годов прошлого столетия, когда сам Киссинджер вовсю выстраивал балансы сил в регионе. Именно тогда шахский Иран рассматривался Вашингтоном как ближайший – наряду с Израилем – союзник в противостоянии и СССР, и арабам. И именно тогда была начата реализация программы, в рамках которой в Израиле создавалась атомная боеголовка, а в Иране – ракета-носитель. Вот, что сказано об этом периоде в рассматриваемой статье: «Когда Киссинджер пришел в Белый дом в качестве советника Никсона по национальной безопасности в 1969 году, Насер олицетворял собой образ революционера, стремящегося разрушить существующий ближневосточный порядок подобно тому, как Наполеон бросил вызов европейскому порядку в начале девятнадцатого века. Разыгрывая партию с Насером, пользовавшимся поддержкой Советского Союза, Киссинджер отказался от идеи смены режима (эту цель преследовала политика Франции и Соединенного Королевства во время Суэцкого кризиса 1956 года; она окончилась их катастрофическим поражением). Вместо этого он стремился сдержать Насера, поддерживая баланс сил в пользу региональных защитников статус-кво: Израиль в центре Ближнего Востока и Иран и Саудовская Аравия в Персидском заливе». То есть уже тогда Иран и Израиль рассматривались главным вашингтонским стратегом в качестве «защитников статус-кво», обеспечивая своим силовым потенциалом противодействие усилиям арабов (в лице египетского лидера Гамаля Абдель Насера) добиться реальной независимости (с опорой на Москву), перестать быть объектами политики Запада и обрести, наконец, субъектность в собственном регионе. Упоминание в этом уравнении Саудовской Аравии не должно никого обмануть: это арабское королевство не было (и до сих пор не является) выразителем или представителем коренных арабских интересов. Эр-Рияд должен был просто финансировать затеи Киссинджера. (Заметим попутно: как-то так совпало, что в 1974 году разразился первый мировой нефтяной – или энергетический – кризис, положивший начало росту баснословных богатств дома Саудов и их близкого союза с американской элитой.) Планы Генри Киссинджера по созданию ирано-израильского союза и вооружению двух «хранителей статус-кво» ракетно-ядерным оружием в ту эпоху были сорваны исламской революцией в Иране. Но без последствий они не остались. Иранские военные и инженеры – участники проекта бежали в Израиль, и там вскоре появились ракеты «Иерихон», способные нести ядерные боеголовки. Что касается Исламской республики, то она оказалась не в состоянии продолжать реализацию ракетно-ядерной программы. И думается, что причиной были отнюдь не принципиальные различия между внешнеполитическими амбициями шаха и пришедших ему на смену аятолл. И до, и после революции экспансионизм Тегерана остался прежним. Но он «поменял цвет»: вместо националистического, персидского (то есть неизбежно антиарабского) экспансионизма, он приобрел исламский, мессианский шиитский характер (неизбежно антиизраильский). Это обстоятельство заставило США и Израиль сделать все, чтобы остановить иранскую ракетно-ядерную программу. И на десятилетие они ее затормозили, спровоцировав ирано-иракскую войну. Однако, едва она завершилась, Тегеран вернулся к этой теме, которая стала весьма актуальной на рубеже 80-х – 90-х годов. То была пора, когда работу над собственным отнюдь не мирным атомом вели Индия, Пакистан, Северная Корея, ЮАР… И ИРИ не могла остаться в стороне. Что происходило после этого, напоминает «санта-барбару»: двадцать с лишним лет Америка возглавляла международные усилия, направленные на то, чтобы не позволить Ирану обзавестись ракетно-ядерным оружием. Были санкции всех видов, похищения и убийства, провокации, даже «сделка»… И единственным итогом стала почти всеобщая убежденность в том, что Иран в любой момент может сделать свою атомную бомбу – если еще не сделал ее. Что до ракет-носителей, то они у него есть на любой вкус, на любой вид боеголовки… Итак, Иран, как ракетно-ядерная держава, практически состоялся. И Киссинджер – последовательный реалист – об этом даже не говорит; это для него – свершившийся и само собой разумеющийся факт. Проблема не в иранской бомбе, а в том, что Иран по-прежнему остается источником «революционных импульсов». Соответственно, задача реальной политики состоит не в том, чтобы «запретить» Тегерану иметь свою бомбу, а в том, чтобы убедить его отказаться от «попыток экспорта революции», перейти к «более государственному поведению», а затем – занять принадлежащее ему «по праву» «место в системе». Как это сделать? Сперва создать союз суннитских государств, сотрудничающих с Израилем. Эта конструкция должна взять под плотный израильский контроль внешнюю политику арабских государств (прежде всего, нефтяных монархий Персидского залива) с тем, чтобы Тель-Авив получил возможность без помех вести прямые переговоры с Тегераном о совместном контроле над регионом. Речь, по сути, идет о развитии процесса, начатого год назад заключением т.н. «соглашения Авраама», т.е. «нормализации» отношений между Израилем и ОАЭ, за которыми последовали Бахрейн, Судан, Марокко. Напомним, что Египет и Иордания уже давно «нормализовали» свои связи с Израилем. Так что, по идее, очередь – за Саудовской Аравией, и дело будет в шляпе. Эр-Рияд пока воздерживается от установления дипотношений с Тель-Авивом. Что, впрочем, не помешало ему обратиться к Израилю с запросом на поставки систем ПРО, когда о выводе из королевства своих «Патриотов» заявил Вашингтон. Это явно говорит о том, что «суннитско-израильский союз» почти готов. Повторим еще раз: его (союза) задача – убедить арабов Залива в том, что они находятся под американо-израильскими гарантиями безопасности и что поэтому Иран – не их проблема, а проблема Израиля и США; следовательно, вся работа с Тегераном должна быть поручена Тель-Авиву и Вашингтону. Роль арабов же сводится к финансированию всего процесса и к созданию «массовки», которая придаст ему легитимность. В результате будет расчищено поле для прямых серьезных переговоров «сильного с сильным» - Израиля с Ираном, де-факто двух региональных ядерных держав – под эгидой США. Тем самым будет создана ближневосточная «Вестфальская система государств» - идеал регионального устройства по Киссинджеру. В ее рамках Тель-Авив и Тегеран станут доверенными агентами американцев, поделив между собой сферы влияния и взяв на себя ответственность за стабильность в арабском мире и в Большом Ближнем Востоке в целом. Возникает законный вопрос: а может ли Иран согласиться на этот сценарий? Ведь за все время существования Исламской республики центром ее политики были непримиримость к Израилю и фронтальное противостояние Америке. Мыслимо ли, чтобы Тегеран поменял свой курс на противоположный, став партнером Тель-Авива и Вашингтона? Мой ответ – да. Иран может стать партнером своих закадычных врагов (сумел же он стать партнером России) – при условии, что ему гарантируют статус и место в системе, которые будут соответствовать его амбициям. А амбиции эти те же, что были при шахе: обладая ракетно-ядерным оружием, осуществлять контроль над Заливом и Аравийским морем; через Ирак и Сирию получить прямой выход к Средиземному морю и иметь там свои базы; противостоять России на Кавказе, Каспии, в Средней Азии и к югу от них; напрямую участвовать в контроле над Афганистаном. В нынешних условиях все это означает еще и контроль над реализацией китайского суперпроекта «Один пояс, один путь». По логике Киссинджера выходит, что получить все это Иран может, сменив идеологический вектор – с исламского шиитского мессианства на персидский национализм (именно так следует понимать термин «более государственное поведение», использованный в рассматриваемой статье). Причем, нет необходимости делать это одномоментно в виде революционной смены режима; можно и растянуть процесс, синхронизировав его, например, с оформлением суннитско-израильского союза, что неизбежно займет несколько лет. Итогом реализации этого плана станет, во-первых, очередное поражение арабов, которые останутся под триумвиратом США, Израиля и Ирана. Во-вторых, на южных рубежах России возникнет недружественная, подконтрольная Вашингтону ракетно-ядерная держава, реализующая экспансионистский курс в отношении жизненно важных для Москвы регионов: Кавказа, Каспия, Средней Азии, Афганистана. В-третьих, резко возрастет нестабильность в системе отношений Ирана с ядерными державами Южной Азии – Пакистаном и Индией. В-четвертых, это способно крайне осложнить проведение Китаем его стратегического курса в Южной и Юго-Западной Азии. В целом же ближневосточный план Киссинджера грозит формированием в регионе Большого Ближнего Востока огромной зоны, генерирующей стратегические риски для России и Китая. Не нужно быть провидцем, чтобы предположить, что это обстоятельство будет использоваться Вашингтоном для провоцирования и старательного разжигания российско-китайских противоречий… Совершенно очевидно, что этот план полностью противоречит той стратегии, которую выстраивает в регионе Россия. Напомним, что Кремль уже много лет продвигает идею создания системы коллективной безопасности в Персидском заливе. Она базируется на принципе совместной ответственности прибрежных государств за стабильность и безопасность в регионе, основой которой должен стать прямой диалог арабских государств и Ирана. Нельзя не отметить, что российский подход не дает достаточно четких ответов на те вопросы, на которых сосредоточена стратегия Киссинджера, а именно: кто предоставит арабам долгосрочные гарантии безопасности против экспансионизма Ирана (тем более ядерного); каким образом Ирану будут гарантирован статус ведущей региональной державы, к которому он «по праву» стремится. Думается, что последовательное решение этих двух задач является одним из основных вызовов, с которыми сталкивается российская политика в регионе. На них нужно найти ответы. И возможность для этого есть, особенно если учитывать три важных изъяна в позиции Киссинджера. Во-первых, в приведенном выше сценарии выстраивания «Вестфальской системы» на Ближнем Востоке странным образом ни разу не упоминается такой важный и сильный игрок, как Турция. О ней нет ни слова и во всей статье М.Индика. Спору нет, в эпоху, когда Генри Киссинджер возглавлял американскую внешнюю политику, Турцию как участника ближневосточных раскладов можно было игнорировать. Но сегодня это немыслимо. В наши дни совершенно ясно, что региональная архитектура может строиться не на двух (по Киссинджеру) столпах – Израиле и Иране, а на трех, с непременным участием Турции (еще одной неарабской страны). Без нее никакие конструкции не будут устойчивыми, включая и пресловутый суннитско-израильский союз, который не станет полным и эффективным без участия Катара – ближайшего партнера Анкары в Заливе. Точно так же без участия Турции немыслимы какие-либо договоренности о разделе сфер влияния в регионе: турки обзавелись таковыми в Сирии и Ираке, и в обоих случаях они находятся в прямом соприкосновении с иранцами. Без сомнения, между Анкарой и Тегераном идет диалог по Кавказу, на очереди – выстраивание диалога и взаимодействия на афганском и пакистанском направлениях. И тот факт, что в системе Киссинджера не нашлось места Турции, может говорить о том, что система эта попросту устарела. Его лекала полувековой давности не подходят к современности. Но если добавить в них турецкий фактор, то возникнет возможность конкуренции между Анкарой и Тель-Авивом за право быть партнером Тегерана. Действительно, тот, кто сумеет «приручить» персидский экспансионизм, получит доверие арабов и лидирующие позиции в регионе. И вряд ли турки считают себя не в состоянии добиться этого, тем более что они могут опираться на Россию, создавшую трехсторонний формат Москва-Анкара-Тегеран. Этот формат является поистине бесценным завоеванием российской внешней политики и его сохранение и развитие – залог успешной региональной стратегии, способной сорвать планы возникновения на наших южных рубежах проамериканской ядерной державы. При этом хотелось бы подчеркнуть: России ни в коем случае не следует допускать своего исключения из этого формата. Если Иран и Турция попытаются наладить двусторонний диалог, очень быстро обнаружится, что без сильного посредника им не обойтись, и это место, которое сегодня занимает Россия, будет занято либо Америкой, либо Китаем, либо Британией. В любом из этих случаев это будет означать проигрыш Москвы. Второй недостаток ближневосточной схемы, описанной М.Индиком: отсутствие китайского фактора. В 70-х годах прошлого века Китая на Ближнем Востоке не было. Сегодня же он стал неотъемлемой частью, как минимум, регионального экономического ландшафта и последовательно наращивает свое политическое влияния здесь. Да и военный потенциал Поднебесной нельзя игнорировать: военно-морские базы в Джибути и в пакистанском Гвадаре, оружейные контракты с Саудовской Аравией и ОАЭ, наконец, блестящая операция ВМС по эвакуации китайских специалистов из Йемена в 2015 году, - все это убеждает в том, что роль Пекина на Ближнем Востоке игнорировать уже невозможно. Россия, как показывает ход событий, Китай игнорировать не собирается. Москва и Пекин на регулярной основе согласовывают свои действия в регионе; это касается и Сирии, и Афганистана, и других точек. Вне всякого сомнения, такое согласование необходимо и по Ирану, уверенное партнерство с которым стратегически необходимо и России, и Китаю. На этой почве теоретически между ними может возникнуть конкуренция. Причем вероятность такого развития событий будет велика в случае, если Москва допустит ошибку и позволит возникнуть оси Анкара-Тегеран. Однако в целом представляется, что характер российско-китайских отношений на этом конкретном направлении вряд ли будет отличным от общего их состояния; это означает, что в обозримом будущем тесное конструктивное партнерство и сотрудничество сохранится. И третья «лакуна» в рассуждениях Киссинджера: отсутствие Британии. Вообще фактор возвращения Лондона на мировую арену в качестве строителя новой, Глобальной Британии заслуживает отдельного обстоятельного рассмотрения. Здесь же отметим, что на роль «балансира», стоящего «ближе к каждой из противоборствующих сторон, нежели они между собой», современная Британия подходит куда больше, нежели современная Америка. И если в картинке, нарисованной Киссинджером, США заменить на Британию, ситуация сольно изменится. Дело в том, что наследие, оставленное администрацией Дональда Трампа вкупе с действиями его сменщика Джо Байдена, безвозвратно испортили имидж США в глазах региональных игроков. Сегодня американцам не верят ни в арабских столицах, ни в Анкаре. Конечно, Тегеран и Тель-Авив могут с интересом воспринимать посулы Киссинджера, обещающие им раздел региона «на двоих» под американские гарантии, но этого слишком мало. Проблема заключается в том, что Киссинджер описывает баланс сил и интересов на Ближнем Востоке крайне простой формулой, в которой учитываются только два сильнейших игрока: Иран и Израиль. Все остальное становится функцией от них. На деле же баланс сил в регионе – исключительно многофакторная формула с огромным множеством переменных; она складывалась в течение тысячелетий и упростить ее невозможно. Она очень неустойчива, и чтобы управлять ею, нужно уметь очень чутко чувствовать ее пульс, быстро и адекватно реагировать. Американцы к этому не способны. Они слишком неповоротливы, слишком плохо образованы и не имеют опыта имперского управления. А британцы его имеют. У них за плечами целая эпоха управления всем или почти всем Большим Ближним Востоком. Она закончилась (вернее, прервалась на время) в начале 1970-х годов, когда стали независимыми государствами ОАЭ, Бахрейн, Катар. На следующие полвека регион попал под гегемонию США. Сегодня же мы, возможно, являемся свидетелями обратного процесса: Америка уходит (и президент Байден это подтвердил), а Британия возвращается. Она сохранила связи во всех странах региона: и в арабском мире, и в Турции, и в Иране, и в Израиле. Она сохранила базы военного присутствия (в Катаре, Омане, Бахрейне) и имеет широкие возможности для развития военно-технического сотрудничества с любым государством региона. Везде она вырастила лояльные к Лондону группы элиты. Правда, в отличие от Вашингтона, Лондон не в состоянии направлять экспедиционные войска в любую точку региона в любой момент. Но это вряд ли входит в его планы. Он предпочитает действовать более интеллектуальными методами, управляя конфликтами между региональными игроками, а не стремясь погасить эти конфликты и подарить региону «вечный мир». Именно для такого управления британцам и нужно доскональное знание всех деталей и нюансов региональных балансов сил и интересов. И они не замедлят этим знанием воспользоваться. Поэтому России было бы правильно исходить из того, что по-настоящему содержательный диалог по вопросам Ближнего Востока отныне нужно вести не только (а со временем – и не столько) с Америкой, но – с Британией. Ибо Лондон начинает новую, Глобальную Большую Игру. И она будет посложнее реализма Генри Киссинджера. Фото: abwab.eu

Ирано-азербайджанское обострение: что это было?

В течение последних нескольких недель внимание многих наблюдателей было привлечено к обострению ирано-азербайджанских отношений. Масштабные военные учения, организованные Тегераном у азербайджанских границ – самые масштабные за многие годы – и нагнетание напряженности в медиа пространстве стали поводом для весьма тревожных комментариев. В некоторых телеграм-каналах даже начали оценивать перспективы новой войны в Закавказье, которую провоцирует Израиль, дабы руками Баку нанести удар по иранской ядерной программе… Думается, что в действительности дело обстоит несколько иначе. Никакой войны не предполагается и не предполагалось. Хотя бы потому, что на носу – зима, а воевать в горах зимой местные не станут. Это только русские чудо-богатыри могли зимние перевалы штурмовать и брать с ходу «неприступные» крепости, турецкие или персидские. Жители же этих гор всю свою воинственность откладывают до тепла. Но суть, конечно же, не в этом. Суть в отсутствии причин для войны между Ираном и Азербайджаном. Ни итоги второй карабахской войны, ни усиление Турции в регионе, ни присутствие Израиля в Азербайджане не представляют для Ирана экзистенциальной угрозы. Нет таких угроз и Азербайджану со стороны Ирана. Кроме того, для начала войны хотя бы одна из ее сторон должна быть убеждена в своей победе. Такая убежденность может быть ложной, например, внушенной извне: когда некий более сильный союзник уверяет тебя в том, что окажет решающую поддержку, а затем – бросает. Но от этого само правило не меняется: убежденность в победе над противником была и остается необходимым условием для начала войны – настоящей, а не «прокси». Так вот, совершенно ясно, что ни Иран, ни тем более Азербайджан не имеют никаких оснований полагать, что кто-то из них в состоянии победить другого. В чем же тогда причина возникшей напряженности на границе двух стран? И почему это важно? Важно это прежде всего потому, что происходит в непосредственной близости от российских границ, в регионе, имеющем стратегическое значение для нашей страны. В идеале, здесь должна быть ситуация, при которой ни одна пушка не смела бы выстрелить без ведома Москвы. И пока, кажется, так дело и обстоит, и иранские военные учения, сколь бы масштабными они ни были, этого обстоятельства не меняют. Настораживает иное, а именно – возможный итог сценки, разыгранной Тегераном и Баку. Она вполне может завершиться трехсторонними переговорами Ирана, Азербайджана и Турции. Без Армении и без России. Вернемся на год назад, ко второй карабахской войне. В выигрыше от нее остались Азербайджан, Турция и Россия. Азербайджан вернул себе часть оккупированных территорий и стал региональной «суперзвездой», Турция закрепила свои позиции в Закавказье, Россия – получила статус арбитра и миротворца, обеспечив свое дополнительное военное присутствие в регионе. Проиграли же Армения, которая потерпела тяжелое военно-политическое и моральное поражение, а также – Иран, не сумевший добиться участия в определении послевоенного статус-кво. Таким образом была сыграна традиционная для закавказской геополитики партия: двое из трех внешних игроков (Россия и Турция) вытеснили третьего (Иран). Обязательным логическим следствием этого должно было стать стремление Ирана вернуться на региональную сцену. Именно эту задачу он решал, развернув свои войска для учений на азербайджанской границе. Вряд ли приходится сомневаться в том, что сценарий эскалации был согласован с Баку, а значит, и с Анкарой. Тегерану совсем не нужна конфронтация с турками, ибо она толкнет его в еще большую зависимость от Москвы. Насколько она некомфортна, иранцы знают по Сирии, где Россия не оставляет им возможности для проведения собственного курса. Но железная московская хватка не меньше раздражает и турок. Без сомнения, они мечтают освободиться от нее в Сирии. И это стремление сближает Тегеран и Анкару. Но в Сирии они противостоят друг другу, между ними стоит Башар Асад. В Закавказье же ситуация иная: как ни пытался Ереван встать между Ираном и Турцией, у него не получилось; в этом регионе два соседних государства вполне могут вести прямой и открытый диалог. Конечной целью которого может быть только вытеснение «третьего» – России. Если это получится в Закавказье, то может получиться и в Сирии. Словом, регион является оптимальной площадкой для налаживания конструктивного ирано-турецкого диалога, неизбежно направленного против России. И вот реализуется несложная, но достаточно тонкая постановка. Главным условием для ее успеха было – не задеть Армению, чтобы не позволить ей самой оказаться в числе действующих лиц и – не дай Аллах! – не привести с собой Россию. Идеальным решением стала легенда о происках Израиля: мол, он разместил в Азербайджане базы, средства радиоэлектронной разведки и чуть ли не перебросил сюда пару новейших F-35, готовясь нанести сокрушительный удар по иранским ядерным объектам! Эта версия была старательно растиражирована и подхвачена, и все, кто хотел, начали изучать перспективы ирано-азербайджанской войны (вариант – ирано-израильской войны на территории Азербайджана). Думается, в Москве были прекрасно осведомлены о том, что ничего подобного на горизонте не маячит. И поэтому не удостоили ситуацию особенным вниманием, в целом, прочитав ее верно: Иран недоволен сложившейся после прошлогодней войны ситуацией и хочет заявить о себе как о серьезной региональной силе. Это абсолютно логично, понятно и допустимо. И это дает повод начать подготовку трехсторонних переговоров с тем, чтобы сбалансировать региональный баланс интересов и сил, включив в него Иран. То есть в России, судя по всему, исходили из долгосрочного сценария, полагаясь на противоречия между Ираном и Турцией, которые не должны бы позволить двум странам быстро войти в контакт. Ведь, помимо Сирии, есть еще и недавно заключенный турецко-пакистанский союз, создающий дополнительную головную боль для Тегерана… Да и тесные военно-технические связи Израиля с Азербайджаном как-никак являются реальностью… Словом, в Москве исходили из того, что без ее посредничества не обойтись, что приходит время для нового трехстороннего саммита, где обсуждались бы уже не только сирийские, но и кавказские дела (а заодно можно было бы познакомиться с новым президентом ИРИ). Но иранцы и турки вряд ли мечтают о том же, то есть – о сохранении и расширении российского участия в своей внешней политике. Напротив, они хотят избавиться от него. Поэтому вполне можно ожидать ускорения развития сюжета, при котором сразу после зрелищной эскалации последуют прямые переговоры. Весьма любопытно в этом контексте вспомнить, что как раз на фоне эскалации в 20-х числах сентября в Нью-Йорке в рамках Генассамблеи ООН прошла встреча глав МИДов Ирана и Азербайджана. На ней было решено провести в Тегеране трехсторонние ирано-азербайджано-турецкие переговоры. Без участия России. Правда, дата их не определена. Но состояться они могут в любой момент. Если это произойдет, это будет означать серьезную неудачу российской политики в регионе, поскольку станет признаком формирования антироссийского блока Тегерана и Анкары. Допускать этого нельзя. Фото: newsweek.com

Грядущее унижение Египта

Из-за множества громких событий, происходящих на Ближнем Востоке и вокруг него в последнее время, за рамками внимания публики осталась проблема, чреватая весьма серьезными последствиями для судеб региона. Речь идет о конфликте вокруг сооружения Эфиопией плотины «Великое Возрождение» – проекта, грозящего катастрофой крупнейшей арабской стране – Египту. Суть дела заключается в том, что Эфиопия в течение десяти лет построила на Голубом Ниле крупнейшую в Африке ГЭС – «Возрождение». Этот поистине гигантский комплекс, включающий в себя плотину и водохранилище, способен поставить под прямую, чуть ли не экзистенциальную, угрозу Египет. Во всей этой истории замечательно то, что египтяне за десятилетие не смогли ничего сделать, чтобы как-то обезопасить себя. Хотя про свою зависимость от стока нильской воды они знают не первое тысячелетие. Забавно, что Арабская Республика Египет, крупнейшая страна арабского мира с населением более 100 миллионов человек в 21-м веке живет, в общем-то, примерно так же, как и во времена фараонов: она полностью зависит от Нила. Будет в реке достаточно воды, чтобы оросить поля, напоить людей, добыть энергию, – Египет будет жить. Не хватит воды – и он окажется на грани жизни и смерти. Будем справедливы: с самого начала строительства эфиопской плотины Египет протестовал. Но получалось это неубедительно. Вплотную заняться решением этой жизненно важной проблемы не удавалось: как раз в 2011 году, когда началась реализация проекта, Каир оказался в водовороте «арабской весны», за которой последовали новая революция, изнурительная борьба с терроризмом, – все это не позволяло приступить к серьезной работе по внешнему контуру. При этом власти АРЕ успокаивали себя гарантиями, оставшимися им в наследство от прошлого: соглашениями 1929 и 1959 годов. Первым документом Британия (Египет был фактически ее протекторатом тогда), признавала «исторические права» Каира на Нил и давала ему право накладывать вето на строительство любых дамб и плотин на великой реке. Второй, заключенный между уже независимыми Египтом и Суданом, определял квоты нильской воды, причитающиеся этим двум государствам. Подобное упование на устаревшие договоры было, безусловно, ошибкой, тем более что они не были ничем гарантированы. Было бы, как минимум, странно полагать, что Британия выступила бы на защиту «исторических прав» Каира. Что же касается соглашения с Суданом, то его действие оказалось под вопросом после того, как эта страна распалась на две части (как раз в момент начала строительства эфиопской плотины в 2011 году). Но самое главное, конечно, это тот факт, что ни на одном из двух документов не было подписи Эфиопии. Государство, на территории которой находятся истоки рек, сливающихся затем в Голубой Нил, никто не спрашивал. Не удивительно, что Аддис-Абеба никогда не считала себя связанной этими соглашениями. А буквально накануне начала строительства плотины заключила с пятью другими государствами бассейна Нила т.н. «договор Энтеббе», суть которого сводилась к прекращению монополии АРЕ и Судана на нильскую воду. Словом, Эфиопия не теряла времени, полная решимости построить свою гигантскую плотину, связав с этим проектом надежды на Великое Возрождение: преодоление массового голода, хронической бедности, дефицита электроэнергии. Очень странно, что египтяне не поняли этого настроя, не поняли истинного значения этого проекта для Эфиопии. Ведь им достаточно было вспомнить свою собственную историю, историю Асуанской плотины: насколько великим символом свободы, развития, будущего стала она. Это непонимание сути событий, неумение оценить их глубинный смысл можно также причислить к ошибкам Египта. К 2015 году, когда стали очевидны контуры «Возрождения» и на очереди оказался вопрос о сроках заполнения водохранилища, в Каире и Хартуме заволновались всерьез. Перспектива лишиться необходимых для жизни объемов воды Нила стала осязаемой. Начался торг. И тут Египет допустил следующую ошибку: он не сумел создать блок с Суданом с тем, чтобы выступить на переговорах единым фронтом. Эфиопская дипломатия оказалась более активной и искусной и убедила суданцев в том, что их проект несет им большие выгоды в виде поставок электроэнергии и создания стабильно работающей системы орошения. Таким образом на переговорах, состоявшихся в суданской столице Хартуме в 2015 году, эфиопы задали трехсторонний формат и захватили инициативу в свои руки, навязав египтянам свою повестку. В центре ее оказались не требования Каира учесть его опасения, а обсуждение того, какие выгоды сулит плотина трем государствам. И картина получалась следующая: Эфиопия получает электричество, Судан – орошение, а Египет – право пользоваться той водой, что останется после этого. Очевидно, что для египтян цель хартумских переговоров заключалась в получении четких гарантий относительно необходимых им объемов нильской воды. И ключевым вопросом тут становились сроки заполнения водохранилища: чем быстрее пойдет этот процесс, тем меньше воды дойдет до Египта. Это означало, что в Хартуме следовало во что бы то ни стало добиться составления и утверждения графика работ. Однако эфиопы, а за ними и суданцы, сочли, что это – вопрос чисто технический. Сперва, мол, нужно согласовать принципы. Ведь речь идет о создании новой международной системы использования вод Нила, и начать следует с определения базовых основ, на которых эта система будет функционировать. Маневр удался, и вместо графика работ по вводу комплекса плотины в эксплуатацию стороны подписали декларацию, содержащую набор из десятка красивых, но ни к чему не обязывающих принципов вроде «уважения законных интересов друг друга», «непричинения вреда интересам друг друга», «непричинения вреда природе» и т.п. Правда, наряду с этим в том же году был создан трехсторонний комитет, занявшийся изучением технических вопросов, связанных со строительством эфиопской плотины. Он проработал пару лет, и к концу 2017 года подготовил доклад, который был одобрен Египтом. Но и здесь Каир вновь оказался в одиночестве: Эфиопия и Судан отказались поддержать выводы, сделанные специалистами. В этих условиях президент АРЕ Абдельфаттах Ас-Сиси впервые заявил о готовности страны «предпринять все необходимое» для защиты своих интересов, намекая на возможность использования военной силы. В то же время была выдвинута идея о международном посредничестве, причем в качестве посредника Каир предложил Всемирный банк. Выбор выглядел несколько странно. Учитывая членство Египта, Судана и Эфиопии в Африканском Союзе, логично было бы именно эту организацию просить о посреднических услугах. Но, судя по всему, в Каире не были уверены в лояльном отношении к себе со стороны АС. Ведь, напомним, что еще в 2010 году Эфиопия добилась подписания «договора Энтеббе», заручившись поддержкой пяти других государств против египетско-суданского диктата в вопросах использования вод Нила. Так что обращение Каира за посредничеством к ВБ было следствием его слабой и неэффективной политики на Африканском континенте: оказалось, что здесь у АРЕ нет союзников, готовых поспорить с Эфиопией. Эфиопия же ожидаемо отказалась от посредничества ВБ, опираясь на принцип «африканским проблемам – африканское решение». Вместе с тем, правильно оценив появление ноток угрозы в риторике Каира, Аддис-Абеба пошла на задействование нового формата переговоров – так называемой «девятки» в составе министров иностранных дел, водных ресурсов и глав национальных разведок трех стран. Подключение к работе «силовиков» означало переход проблемы на качественно новый уровень, и, казалось бы, отвечало логике Египта. Он явно рассчитывал на «управляемую эскалацию», которая давала ему возможность использовать в споре с Эфиопией такие аргументы, как «египетская армия – сильнейшая в регионе» и «мы, египтяне, все как один…». Работа «девятки» была выстроена в традиционном ключе: после долгих споров было подписано несколько никого ни к чему не обязывающих документов, что в значительной степени обесценило египетскую игру на эскалацию. А следующим шагом Эфиопия и вовсе показала всему миру несерьезность угроз своего северного соседа. Речь идет о визите в 2018 году главы эфиопского правительства Абий Ахмеда в Каир, который сперва был воспринят чуть ли не как сигнал об отступлении перед лицом грозной, но справедливой силы. Египтяне, тысячелетиями жившие в убеждении о превосходстве своей цивилизации над «хабаша» (эфиопами), были очень рады услышать личные заверения лидера «страны Куш» в том, что строительство плотины «Возрождение» не нанесет вреда египетскому народу. Но это были устные заверения, сделанные в ходе пресс-конференции. Никаких официальных, юридически обязывающих документов в Каире подписано не было. И это стало очередной ошибкой египетской внешней политики. Так же безрезультатно прошла и встреча лидеров Египта, Эфиопии и Судана «на полях» саммита Африканского Союза в 2019 году. Много громких заявлений и ни одного подписанного документа… Тем временем строительство плотины не останавливалось ни на час. С каждым днем приближался срок начала заполнения водохранилища ГЭС, чего Каир так боялся и стремился не допустить… Видя безрезультатность своих усилий, Египет вернулся к воинственной риторике и начал вновь искать посредников. Президент Ас-Сиси заявил, что страна готова использовать все возможности, предусмотренные международным правом, для защиты своих интересов и прав на воду Нила. Но на сей раз Аддис-Абеба ответила по-иному. Премьер страны заявил в парламенте: «Эфиопия мобилизует миллионы в случае войны! В мире не существует силы, способной заставить нас отказаться от возведения плотины «Возрождение»! По-видимому, такой быстрый и жесткий ответ стал неожиданностью для египтян, которые явно полагали, что только они – как «обиженная сторона»–имеют право на управление эскалацией. Не случайно же Ас-Сиси ссылался на международное право и подчеркивал, что речь идет о действиях на «политическом поле». Воинственные заявления Ахмеда означали, что и в сфере эскалации Каир утратил инициативу и вынужден реагировать. Единственный возможный образ действий (не воевать же на самом деле) заключался в активизации поиска посредников. Первым кандидатом стал Вашингтон. Думается, выбор был сделан, в частности, потому что в ту пору администрация Трампа вела кампанию по продвижению своей «сделки века» на Ближнем Востоке. Чтобы заручиться поддержкой Египта, американцы могли предложить ему помощь в урегулировании с Эфиопией. Однако этой помощи нужно было ждать, причем, неизвестно, как долго. А реагировать на слова Ахмеда нужно было быстро. Но как? Логика эскалации, навязанная Эфиопией, требовала поднять планку угроз: начать стягивать армию к эфиопской границе, провести военные учения и т.п. Промолчать или сделать какой-нибудь миролюбивый жест означало бы потерять лицо. Оптимальный вариант – новая встреча в верхах. Но представить себе, что эфиопский лидер снова прибудет в Каир, было невозможно. Сам Ас-Сиси в Аддис-Абебу тоже поехать не мог: это было бы воспринято как слабость, на которую он не имеет права. Идеальное решение было найдено благодаря России. В конце 2019 года в Сочи был организован саммит Россия-Африка, в рамках которого Ас-Сиси и Ахмед смогли встретиться с глазу на глаз. По итогам их переговоров выяснилось, что воевать никто не намерен и что все разногласия нужно решать за столом переговоров. Тут же было высказано предположение о возможном посредничестве России. Однако дальше разговоров дело не пошло. Вероятно, египтяне, возлагавшие все надежды на Вашингтон, были совершенно не готовы к привлечению Москвы. Американцы же взялись за дело весьма активно. В течение зимы 2019-2020 годов они организовали целую серию трехсторонних переговоров при участии Всемирного банка. Однако единственным итогом стало решение начать разработку дорожной карты, в которую Египту удалось включить пункт о регулировании процесса заполнения водохранилища эфиопской ГЭС в периоды засухи. Таким образом, египетские надежды на помощь США были похоронены. В июне 2020 года Каир обратился в СБ ООН с просьбой вмешаться в ситуацию вокруг эфиопской плотины. СБ ООН изящно передал досье на рассмотрение Африканского Союза. А через месяц Эфиопия приступила к первому этапу заполнения водохранилища. Это означало, что Египет потерпел полное поражение. Он оказался не в состоянии в течение десяти лет решить проблему, которую он сам же определил как «экзистенциальную». В течение следующего года шли арьергардные дипломатические бои: Каир хотел добиться запрета второго этапа заполнения водохранилища. Он сумел убедить Судан в том, что тот понесет наибольшие потери от реализации планов Эфиопии, и Хартум довел эту новость до всего мира. Заручившись поддержкой Лиги арабских государств, Каир вновь обратилась в СБ ООН с просьбой помочь в решении проблемы. Но там снова перевели стрелки на Африканский Союз. Каир организовал серию военных маневров вместе с суданской армией под громкими названиями «Защитники Нила» и «Орлы Нила», активизировал военно-техническое сотрудничество с соседями Эфиопии. Но никого все это не впечатлило. Второй этап заполнения водохранилища состоялся по расписанию Аддис-Абебы, летом 2021 года. В настоящее время Каир настаивает на том, чтобы хотя бы были изменены ударные темпы заполнения водохранилища: до двадцати лет вместо запланированных эфиопами трех. Но Аддис-Абеба не внемлет. Один из последних (по времени) демаршей Каира – публикация доклада, согласно которому плотина «Возрождение» построена в сейсмически активной зоне и ей угрожает проседание грунта, разрушение, которое обернется катастрофой для всей местности ниже по течению. Однако теперь, после того как строительство плотины почти завершено, а ее водохранилище заполнено на две трети, подобные алармистские заявления лишены какого-либо смысла. Разбирать построенное никто не станет. Так что эту партию длиной десять лет Каир проиграл вчистую. И именно этот факт, а отнюдь не эфиопское «Возрождение» саму по себе, можно считать истинной бедой для Египта. В конце концов, ни возведение плотины, ни заполнение водохранилища не привели к падению уровня Нила. Но внешнеполитическое поражение АРЕ, несомненно, будет иметь весьма непростые последствия и для самой Арабской республики, и для всего региона. Развитие ситуации в течение десятилетия обнажило политическое одиночество Каира. У него не оказалось союзников нигде: ни в арабском мире, ни в Африке, ни на мировой арене. Даже ближайший сосед – Судан – и тот оказался ненадежен. Не говоря уж о таких «братьях», как Саудовская Аравия или ОАЭ, на союзе с которыми Ас-Сиси во многом строил всю свою внешнеполитическую стратегию. Ни Америка, ни ЕС, ни Россия пальцем не шевельнули, чтобы хоть как-то помочь Каиру. И если в случае с Россией упрек в бездействии был бы натянутым – все-таки Росатом строит для египтян АЭС Эд-Дабаа, второй после Асуанской ГЭС надежный источник энергии, – то американцы попросту «кинули» Египет, потратив бесценное время на бесцельные переговоры, не имея ни малейшего желания действительно помочь делу. О европейцах и говорить не стоит: они (в лице итальянской компании) – главные подрядчики строительства эфиопского «Возрождения». Но что такое одиночество Каира? Это – развенчание мифа о «самом сильном» арабском и африканском государстве. Это – демонстрация того, что союз с Египтом не может дать никаких гарантий. Это – демонстрация слабости. В результате складывается ситуация, при которой нынешние сетования египтян на угрозу стране, ее экономике, сельскому хозяйству, всему населению, которую несет эфиопская плотина, будут закреплять образ «слабого Египта». Действительно, ведь оказывается, что стомиллионное государство само признает: оно попало в зависимость, чуть ли не в заложники. Оказывается, что Египет, как и сто лет назад, нуждается в том, чтобы кто-то «сильный» в мире признал за ним право пользоваться водой Нила. Без этих внешних гарантий Египет так и останется заложником. Но никто не спешит ему на выручку: то ли не верят в реальность угрозы ему, то ли не интересуются его судьбой, то ли ждут чего-то более «эпохального»… Справедливости ради стоит подчеркнуть, что Каиру до сих пор удалось избежать опасности быть втянутым в поистине опасные авантюры, будь то непосредственное военное участие в ливийской гражданской войне, или в Йеменской эпопее, или в периодически обостряющихся суданских конфликтах. Все это свидетельствует о разумности египетской внешней политики. Да и отказ от военного решения проблемы эфиопского «Возрождения» тоже могло бы расцениваться как торжество разума – если бы не вынужденный его характер. Теперь, на фоне «казуса с плотиной», вся взвешенность стратегии Каира может быть – и будет – истолкована не в его пользу: «Каир слаб, он просто не в состоянии на деле защитить свои интересы, даже жизненно важные», –таков будет вывод его недругов, да и друзей тоже. А слабый Каир – это совершенно иной Ближний Восток, где в течение последних десяти лет формируется новый расклад сил, определяющее значение в котором имеет система отношений между тремя неарабскими игроками: Израилем, Ираном и Турцией. Египет до сих пор оставался символом роли арабов в «их» регионе, он обладал ценнейшим ресурсом – авторитетом в глазах арабской улицы, лидерством в кругах арабских интеллектуалов. После крушения Багдада и Дамаска именно Каир был единственным «всеарабским» центром. Теперь он рискует лишиться этого своего качества. И его не способны заменить утопающие в роскоши новостройки Эр-Рияда, Дубая или Дохи. Думается, что поражение Египта в противостоянии с Эфиопией ускорит разложение арабского мира. Отдельные государства, составляющие его, будут точно так же в одиночку пытаться противостоять грозным изменениями во внешнем окружении, не в силах ни побороть их, ни приспособиться к ним. Ни одна арабская страна не может самостоятельно гарантировать свою собственную безопасность, ни одна из них не имеет надежных внешних гарантов своей безопасности, ни одна из них не сумела создать союзов, гарантирующих безопасность. А значит, регион стоит на пороге очередного раздела между теми, кто сильнее… Фото: theconversation.com